СОЛДАТЫ В ЮБКАХ

 

Я познакомилась с ветераном войны Клавдией Григорьевной Крыловой в 2002 году. Сначала в руки мне попала толстая зеленая тетрадь, полностью исписанная убористым красивым почерком. Это были воспоминания ветерана Великой Отечественной войны К.Г. Крыловой, которая в качестве медсестры военного госпиталя прошла всю войну. Несмотря на то, что записи начаты в восьмидесятом году, то есть спустя несколько десятилетий после победы над фашизмом, поражает в них многое. Клавдия Григорьевна так подробно описывает события тех лет, с деталями и именами всех, с кем довелось ей служить, что в очередной раз удивляешься возможностям человеческой памяти. Такое впечатление, что это записи военных лет, сделанные прямо по следам событий. Но далеко не каждый на войне мог вести записи, да и просто об этом не думали – воевали, и все, тем более простые солдаты. Но, как показала жизнь, экстремальные эпизоды так фиксирует память человека, что это остается с ним на долгие годы. Об этом говорят все ветераны второй мировой войны, о ком в разное время мне приходилось писать.

Прочитав записи К.Г. Крыловой, я, естественно, захотела познакомиться с ней лично. Узнала, что живет Клавдия Григорьевна в микрорайоне Фибра, и решила ее навестить. Честно признаюсь, не ожидала увидеть такую жизнерадостную и эмоциональную женщину, хотя ей 80 лет, и ходит она, опираясь на палочку.

Рассказчица Клавдия Григорьевна тоже была отличная. Ее речь живая, частенько с долей юмора. Можно представить, какая это была веселая девушка, юность которой совпала с войной.

Сначала я хочу познакомить читателей с биографией ветерана. Когда однажды Клавдию Григорьевну спросили, какими бы словами она охарактеризовала свое участие в войне, ответила строками из стихотворения фронтовички из Кинешмы Першановой-Захаровой:

 

Я ничего в боях не совершила,

Отважным я героем не слыла…

Я только честно Родине служила,

Простым солдатом гвардии была…

 

Девчонка из Москвы

Родилась наша героиня в 1922 году в Рязанской области. Потом семья переехала в Москву, где Клавдия Трусова закончила 10 классов, в школе вступила в комсомол. Когда началась война, она уже работала на заводе, одновременно училась на курсах медицинских сестер, организованных здесь же. В семье, кроме Клавдии, было еще три сестры и брат.

Когда завод готовился к эвакуации в город Казань, Клавдия вместе с подругами пошла в военкомат. Добровольцев оставили временно жить и работать при штабе ПВО завода. Повестка пришла в октябре 1941 года: «Явиться в Киевский военкомат города Москва».

И вот 3 ноября 1941 года маршевая рота отправилась в 127 запасной стрелковый полк, который дислоцировался в городе Кулебаки Горьковской области. Шли туда пешком. Так начались трудные дороги войны для Клавдии. Там же 7 декабря приняли присягу.

В начале 1942 года, когда освободили город Калугу, медиков из запасного полка направили в госпиталь, в котором Клавдия Крылова (тогда Трусова) проработала до конца года, ухаживая за ранеными. Постоянно была донором.

В начале 1943 года в городе Малоярославец был сформирован госпиталь, куда девушка и прибыла из Калуги. Проработала в нем перевязочной сестрой до конца войны. Сухиничи, Козельск, Вязьма, Брянск, Орел, Великие Луки, Витебск, литовские города – вот те места, где работала вместе с госпиталем К.Г. Крылова. Приходилось принимать раненых в городах Инстербург, Фуксберг, Кенигсберг, Пиллау. Последний раз она перевязывала раненых бойцов на косе Фришенерунг в ночь на 1 мая 1945 года.

О победе узнали в местечке Оттенхаген, где госпиталь стоял на отдыхе. В ночь на 9 мая раздалась оглушительная стрельба из орудий. Стреляли танкисты, стоявшие невдалеке. Все выскакивали из палаток, думая, что кончился отдых. Бойцы из караульной команды салютовали из своих автоматов и кричали: «Победа! Победа! Конец войне!» В победе никто не сомневался в те годы, ведь на защиту Родины встали все – от мала до велика.

Демобилизовалась К.Г. Крылова только в 1946 году, когда стал расформировываться госпиталь. Войну закончила в звании старшего сержанта медицинской службы.

Первую награду получила в 1943 году. Это был нагрудный знак «Отличник санитарной службы» за высокие образцы в работе, отличное оказание медицинской помощи раненым. Потом были медали «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне».

На войне вышла замуж за врача госпиталя Бориса Федоровича Крылова и вместе с ним после демобилизации приехала в Кинешму, к нему на родину. Борис Федорович тоже с первых дней войны был на фронте, защищал Москву, был старшим врачом полка, а с 1943 года лечил раненых, попадавших в госпиталь 469.

 

С 1947 года муж Клавдии Григорьевны работал главным врачом больницы № 2 города Заволжска, куда переехала семья. В 1975 году ушел на пенсию, но еще много лет продолжал трудиться в любимой больнице. Сама Клавдия Григорьевна не работала, занималась воспитанием детей. В семье Крыловых родились две дочери. К сожалению, сейчас жива одна – Татьяна, которая жила вместе с матерью. Затем перебралась в Кинешму. Бориса Федоровича не стало несколько лет назад. У Клавдии Григорьевны внук и две внучки. Если разделить жизнь на этапы, то, как она сама считает, самый глубокий след оставили военные годы, куда чаще и обращается память.

 

Дневники

Что заставило пожилую женщину начать записывать воспоминания давно минувших лет? Когда я у нее об этом спросила, она рассказала, как все начиналось. У Бориса Федоровича есть брат Николай, живущий в Кинешме, тоже участник войны, который делал свои записи. Как-то он посоветовал Клавдии последовать его примеру. Он знал ее способности интересного рассказчика и удивительную память, сохранившую все оттенки и краски военной жизни. «Давай, Клава, попробуй», - сказал Николай Федорович. Вот так в 1980 году появились первые строчки воспоминаний. В хроникальном порядке участница событий тех лет подробно, шаг за шагом, описывает не только будни, но и свои чувства, настроение людей, вырывает отдельные эпизоды, запавшие в душу навсегда. Вот самое интересное из записей К.Г. Крыловой…

 

Из дневников К.Г. Крыловой

 

Москва. Октябрь 1941 года

23 октября 1941 года я получила повестку в военкомат. Родные предлагали эвакуироваться, но я даже об этом не думала – наши части стояли на Кутузовке, а немцы были под Москвой. Придя в военкомат, застала такую картину: комнаты набиты людьми, которые просятся на фронт. Кого-то просят подождать, других оформляют. Мне дали шинель, и 4 ноября с маршевой ротой надо было отправляться по назначению. Выдали сумку и медикаменты: бинты и ваты немного. Вот и все.

Двинулись мы по шоссе Энтузиастов. Командиры были в военной форме, а бойцы еще в гражданской одежде. Всю дорогу от Москвы до города Кулебаки Горьковской области шли пешком. Встречали всюду военные части, видели разрывы зениток.

В Кулебаках жили на частных квартирах. Раненых было очень много, ведь кругом шли бои. Калугу освободили в новогоднюю ночь 1942 года. С одной стороны наступали партизаны, с другой - части регулярных войск. В городе везде валялась разбитая техника, загромождавшая улицы.

 

Калуга. Госпиталь

В госпитале было столько работы, что почти не отдыхали. Однажды у меня сильно заболели ноги, ведь бегали по госпиталю в тапочках, и я пошла на квартиру, где жила, да так уснула, что подруги будили меня на другой день и не могли добудиться. Одна из подруг даже заплакала – ведь идти на работу все равно надо.

Раненые поступали очень тяжелые. В перевязочной стояла бочка, которую топили для тепла. Запомнился такой случай. Раненый Максимов лежал под каркасом, у него не было совсем лица – все снесено снарядом. Нос – только два отверстия, половина языка и маленький язычок. Одна сплошная рана. На одной из перевязок, когда врач-женщина обрабатывала его раны, раненый закричал горлом, что он видит. И обрисовал образ врача: маленькая, черненькая, уже немолодая. Сбежались все сестры и врачи и увидели, что одного глаза нет совсем, а другой каким-то образом сохранился...

Порядок в госпитале был идеальный. Чистоту держали все время – и при раненых, и без них. Часто были проверки, много политруков и их заместителей. Как только появлялись новые люди – появлялись новые истории и случаи. Например, «Летучка» из госпиталя ехала к поезду за ранеными. Но началась бомбежка. Все люди, которые готовы были к приему больных, стояли на месте. А замполит, испугавшись, вдруг побежал в сторону. Была дана команда укрыться в кюветах, но сестры не могли этого делать – на них белые, стерильные халаты. Поезд должен уже тронуться, но почему-то стоял. Оказалось, что ни замполита, ни начальника поезда нет. Потом показались, но вид у них был странный: словно в бою побывали. Оказывается, начальница поезда бежала в укрытие и свалилась в окоп, где уже сидел замполит. От страха, что упала в немецкий окоп да еще на сидящего там немца, она так бросилась оттуда, что упала в другую яму с водой и грязью. Успокаивали потом друг друга. И смех, и слезы.

Встречала во время войны своих знакомых и соседей. Даже посылочку домашним послала в Москву – свой донорский паек. Для того времени это был хороший подарок: 0,5 кг сливочного масла, сахар, бутылка подсолнечного масла, крупа.

 

Сухиничи. 1943 год

Госпиталь расположился в разбитом здании. Ни окон, ни дверей. Мы стали расчищать место для палаток. Чистим, а снег падает и падает. Работали быстро, ведь не на прогулке. Кое-как заделали окна. В доме была перевязочная, операционная и палата для раненых, которые стали поступать сразу же.

Как-то застала одну медсестру плачущей в палате, спрашиваю, что случилось, а она отвечает, что сил уже нет идти в перевязочную и носить раненых. Я спросила, можно ли мне ее заменить, пошла в перевязочную. Всю ночь носили с санитаром раненых на столы, я перевязывала, делала противостолбнячную сыворотку раненым, шины накладывала. Работалось легко и хорошо, я была неутомима, ведь исполнилась моя мечта – я попала в перевязочную. Всю войну я возила с собой учебники для курсов медсестер, читала, изучала. Практики не было, а желание огромное. И вот один раз хирург Романовский спрашивает меня: «Давала наркоз?» Я ответила, что теорию знаю, а на практике никогда не приходилось. Он на это: «Будешь сейчас давать. Я командую, а ты учись». Вот так познавала свое дело.

 

Ульяновское. Смоленская область. 1943 год

В Ульяновское мы приехали после того, как его освободили от немцев. Здание, где разместился госпиталь, особенно внутри, было «разукрашено» карикатурами на наших вождей черным углем, а вокруг были сделаны ограждения из берез, аккуратно, по-немецки. Делали все это наши военнопленные. Автоклав сделали рядом со зданием, здесь же мы приспособили места для сна, спали прямо на земле.

Раненых было так много, что работали без перерывов, по очереди уходили обедать и спать. Начальник госпиталя и сам вставал к операционному столу, делал операции, ампутировал конечности.

Были врачи и другого плана. Как-то Аня Осипова, дежурная сестра, обнаружила у раненого газовую гангрену и срочно пошла вызывать дежурного врача. Но в ответ услышала, что она педиатр и ничего в этом не понимает. Анечка занервничала, сказала, что она врач и должна принять срочные меры, иначе больной погибнет. Настояла на своем, и вызвали хирургов. А этого педиатра мы больше не видели.

 

Жиздра. 1943 год

Наш госпиталь стал разворачиваться в лесочке, где было много солдат из разных частей. Стерильно «вылизывали» поляны, где разместились палатки перевязочно-операционного блока. Устали так, что, быстро поужинав, заснули прямо на земле мертвым сном. Миски, котелки лежали прямо около наших голов. У некоторых были одеяла, а у других, кроме шинелей, ничего. Спали кучкой, так теплее. Пробудившись, санитар Зайцев обнаружил в своем котелке и миске маленькие осколочки. Вот как крепко спали, даже обстрела не слышали.

 Весь следующий день работали без отдыха, готовились к приему раненых, а когда стемнело, легли спать опять на землю, рядом с палатками. Говорили, что раненых привезут ночью. Медсестра Лена легла рядышком с Аней Осиповой. Вдруг ночью раздался такой крик, что все вскочили. Увидели Лену Мальцеву, с распущенными волосами, плачущую и смеющуюся одновременно. Что же случилось? Оказывается, ночью она замерзла и стала плотнее двигаться к Ане, но обняла… мертвеца. Ночью привезли раненого, но он умер до того, как попасть на операционный стол. Санитары в темноте не могли его никуда вынести и поставили носилки рядом со спящими девушками. Вот его-то Лена, спящая без задних ног, и обняла. В дальнейшем этот случай всегда вспоминали, рассказывая его другим.

 

Коробово. Орловшина

Перед тем, как приехать в Коробово, нам пришлось остановиться перед мостом, так как на той стороне реки еще были немцы. Шли последние бои по освобождению села. Нам приказано было развернуть перевязочную палатку наверху оврага. А вокруг ни лесочка, ни кустика. Одна рожь кругом. Мы получили приказ до поступления раненых отдохнуть на дне оврага. Но от обстрела все равно трудно было спастись – мы были на виду, поэтому тут недолго простояли. И вот в Коробове наш начальник, присмотрев поляну для развертывания госпиталя, окруженную большими деревьями, произнес: «Слава Богу, хоть здесь нет никаких танкистов». Только он эти слова произнес, как из-за деревьев высунулись головы и поприветствовали: «Товарищ майор, здравствуйте, мы опять ваши соседи». Наши девчонки стали бегать на свидания.

 Коробово запомнилось теплым летом, нашей молодостью, танкистами, которые за нами всюду ходили. Идем за водой под гору – а они наши ведра подхватят, быстро идти не дают, расспрашивают, откуда мы, нет ли землячек, а мы только и делали, что боялись своего майора – не отругал бы. Но если он и встречался, танкисты не терялись и говорили: «Товарищ майор, вот помогаем воду носить». Ведь все были молодые, хотелось любить, общаться в минуты отдыха. Кстати, именно в Коробове нашего начальника госпиталя Рапопорта наградили орденом Красной Звезды.

 

Великие Луки

Здесь развертывать госпиталь пришлось в срочном порядке, постоянно до нас долетали шальные пули и снаряды. Еще не успели поставить палатки, а уже внесли раненого из эстонской дивизии, которая расположилась в жилых домах перед нашим госпиталем. Снаряд попал в угол дома – и пошло, и поехало. Стояла у стерильного стола до тех пор, пока не заплакала и стала молить сменить меня, так как сил не было вообще. Раненные поступали и поступали. «Сколько привезли?» - спрашиваю. – «80 человек». Через несколько часов снова спрашиваем: «Сколько человек раненных осталось в сортировке?» – «Сто». И так без конца.

Обстрел не прекращался, и начальник госпиталя приказал врачам, чтобы из перевязочной всех раненных помещали в укрытия, в блиндажи. Но врачи ответили, что раненные в укрытия не идут, выдерживали и более страшные обстрелы, лучше тут побудут, в палатках, на свежем воздухе.

Когда я стояла у стола и работала, ко мне подбежала медсестра Аня Зуева и шепнула, что поступил новый врач. Попросила посмотреть, молод ли и что из себя представляет. Она всегда влюблялась во всех врачей и фельдшеров. Я, подходя к палатке сортировочного отделения, увидела идущего из-за палатки военного, в фуражке медика, а на плечи наброшена солдатская шинель. Наш начальник, узнав, что врач по специальности хирург, решил его агитировать поработать у нас в госпитале. Сказал, что его полечат (у нового врача был флюс). Если он согласится работать, это будет большой помощью.

И вот врач, Борис Федорович Крылов, вошел в перевязочную. Я была дежурной по перевязочной и поэтому, увидев, что он не знает, к кому можно обратиться, подошла к нему и сказала: «Вот, доктор, здесь можно помыть руки. А вот на этом столе лежит раненый в руку. Вам столик подать к столу, или Вы будете инструменты брать с общего стерильного у сестры?...». Вот так появился в нашей перевязочной Борис Федорович, Боричка, как называли его сестры. Так произошла встреча с моим будущим мужем.

На войне было много и грустного, и смешного, ведь мы были молодые. Однажды проснулась я в палатке от громкого разговора. Беседовали возле палатки два мужика. Санитар Боярский, огромный мужик со здоровенным синим носом, просил кладовщика продуктового склада Гришина написать письмо жене в Сибирь. Гришин пишет, а Боярский диктует: «Нюра, ты пишешь, чтобы я приехал в отпуск, но не подумала, кто де меня отпустит. Да я и сам не поеду в такую даль. Напиши, что если тебе невтерпеж меня ждать, то черт с тобой, выходи замуж!» Гришин даже перестал писать, подумал, что санитар шутит, но в этот момент грохнул такой хохот! Смеялись медсестры, с которых сон как рукой сняло. А Боярский стал оправдываться, мол, жена пишет ему, зовет домой и очень завидует соседке, у которой муж вернулся совсем.

 

Литва. 1944 год

Особенно запомнилось местечко Смильге, может быть, это был хутор. Запомнилось тем, что мы часто не могли его найти, так оно было интересно расположено – в стороне от проселочной дороги. Рядом шла узкоколейная дорога, но поезда не ходили. Наше общежитие стояло почти рядом с этой дорогой. Однажды я и Зоя Щебетун были посланы на комсомольское собрание в город Мариамполь. Туда мы ехали на машине, а обратно должны были добираться на попутках, но мы пошли пешком, так как боялись пропустить свой поворот на госпиталь. Свернули мы, но не можем найти хутор. Стало темнеть. Что же делать? Решили обратиться к литовцам, чтобы они разрешили нам переночевать у них, но они замахали руками и сказали, что им запрещено пускать военных, и указали нам на расположенную рядом воинскую часть. Мы с Зоей, еле различая дорогу, поплелись к тому месту, и вскоре нас задержал часовой и доставил к командиру части. За столом сидел мужчина не военного типа, больше смахивая на гражданского учителя. Так и было на самом деле. Он работал до войны учителем в Башкирии, а теперь командовал связистами. Стал нас выспрашивать, как мы оказались в их расположении. Еле он понял, где расположен наш госпиталь, даже карту смотрел. Оставил нас ночевать. Принесли нам котелок каши, и тут же на деревянном диване мы легли спать. Бойцы приходили взглянуть на двух девчонок, которые заблудились.

Рано утром командир сам вывел нас на окраину своей части, и мы почти рядом, через поле, увидели свой госпиталь. Довелось нам этого командира еще раз встретить: мы ехали на машинах на новое место, а навстречу его часть, он сидел на пушке. Мы ему кричали и махали руками, как нашему спасителю.

В одном из отделений был санитар Саша Майнулов, и он очень любил санитарку Анечку Калугину, очень скромную и тихую. Спустя некоторое время Сашу послали на фронт, и Анечка очень ждала от него писем, скучала и сильно грустила. Я, решив ее развеселить, взяла у кого-то карты, говорю: «Я сейчас, Анечка, тебе погадаю, почему это твой Майнулов давно не пишет». И, смеясь, говорю, что, наверное, сейчас думает о ней, и скоро предстоит встреча. Не успела я еще что-нибудь придумать, как Анечку позвали к начальнику Романовскому, и она в дверях столкнулась со своим Сашкой. Радости не было конца, а я в ее глазах стала «цыганкой», говорящей только правду.

Вот и сейчас перед глазами стоит ее счастливое лицо и улыбающийся Майнулов, который был когда-то санитаром в перевязочной и работал очень хорошо. Где-то вы теперь, Анечка и Сашка, как сложилась ваша судьба?..

 

Бардаскеле

Здесь, в Литве, тоже было очень много работы. Раненые тяжелые, многим надо ставить капельницы. Нам даны были большие американские палатки, в которых санитары сделали двухъярусные нары. Раненые лежали буквально впритирку, и мне пришлось в одной из таких палаток дежурить ночь, чтобы помочь санитару. Надо было разобрать карточки и немного навести порядок, так как раненых носили и носили, чтобы не заморозить на улице. Не успела я войти в палатку, в которой лежали не менее 300 человек, как со всех сторон понеслось: «Сестра, пить. Сестра, посиди. Сестра, перебинтуй...» Мои старания ни к чему не приводили: пока я лезла на второй этаж к раненому, как с первого уже кричали, что здесь умер человек и его надо уносить. Разве могли со всем справиться? Я за ночь так устала, что в голове только и стучало: «Сестра, попить». А многим было пить нельзя. Один раненый почти умирал и все повторял: «Сестра, я ведь не умру, мне нельзя, у меня брат совсем один, ему всего 12 лет». Я сама была почти без сознания от усталости. А напротив входа лежал еще один тяжелораненый Борис Ларин. Он был без сознания, но все время вставал и убегал со своих нар, сколько его ни привязывали. Иногда приходил в сознание и все кричал: «Зинка, иди сюда!» Я пыталась узнать, кто это, но он ничего не понимал. Нашла я у него адрес домашний и написала матери, что их сын лежит в таком-то госпитале, ранен в голову и самолетом будет отправлен в тыл. Запомнила я этого больного потому, что спустя некоторое время получила от него письмо, что он жив, вылечился, но его списали, а мать вот сохранила адрес. Написал, что женился, наверное, на той Зинке, о которой кричал в бессознательном состоянии.

Мы много занимались и медициной, и строевой подготовкой. Оружие изучали под руководством одного капитана из раненых. Не прекращались и занятия по ПВО.

 

Дрожишки

В октябре 1944 года погода в Литве была холодная, ветреная, и многие хворали. Дров сухих не было, но усталость была еще хуже холода. И вот как-то ночью спросонья не можем понять, почему у нас в комнате доктор Моркус и кого-то ищет в темноте. Оказалось, что ищет меня. Я встала, ворча себе под нос проклятия, что приходится подниматься и в такую ненастную погоду куда-то идти. Решила, что кто-то заболел из санитаров, и мне прикажут топить печь для тепла в палатах. Но меня повели в другую сторону. Ветер сбивал с ног, мы промерзли. Придя в палатку к офицерам, я узнала, что заболел Борис Федорович, ему ввели морфий, сейчас он спит, а перед этим просил именно меня с ним побыть. Вот так и решилась моя дальнейшая судьба. Просидела с Борисом Федоровичем три дня. Госпиталь наш стал свертываться, мне разрешили остаться с больным. Так я окончательно решила стать женой капитана Крылова. Эту новость первыми узнали мои подруги. Анечка Калугина грустно сказала: «Ты уж нас не забывай, приходи почаще, нам с тобой веселее».

 

Граница

И вот мы идем на новое место. Литва остается позади, а мы движемся к границе восточной Пруссии. Смотрим по сторонам: где же граница, где хотя бы линия, разделяющая страны? Границей оказался столб, на котором нарисован советский герб и написано: «СССР». Подошли, потрогали руками, почему-то стало грустно, что мы далеко от дома и так долго сюда шли. Но грусть сменилась радостью, что дошли, сумели вынести все невзгоды на своих хрупких плечах. Вспоминали своего баяниста Федю, который привез в наш госпиталь новую песню:

Шагать осталось нам немного,

Вдали виднеется она,

Широкая дорога, родная сторона.

И вперед шагая, в яростном бою

Мы освобождаем Родину свою...

И вот мы в Восточной Пруссии. Война продолжалась, продолжалась и наша работа. Мы жили с Борисом вверху дома, в комнате. Когда появлялись немецкие самолеты, Борис с Ухловым, своим ординарцем, бежали вниз и оттуда смотрели, куда они летят и где бомбят. А я спала спокойно. После первой в своей жизни страшной бомбежки в Москве в июле 1941 года, когда я забежала в бомбоубежище и тряслась до самого отбоя, решила: больше никогда прятаться не стану – что уж будет. В бомбоубежище мне было страшнее: все трясется, и народу много. Я делала так: всегда собирала в сумочку документы, надевала пальто и ложилась спать. А если бомбежка заставала меня на работе, в щели тоже не пряталась, а ложилась всегда на землю возле входа.

В Инстенбург мы въехали на автобусах. Была ночь, но кругом светло - это пылал большим костром город. Пятиэтажные дома горели, но наши бойцы не обращали на пожарище никакого внимания, сидели у своих костров и грелись.

Бойцы готовились к штурму Кенигсберга. Помню, нас выселили из здания, где мы жили, для того, чтобы учить бойцов штурмовать такие помещения – препятствия. Раненых было очень много. Но вдруг меня постигла печальная участь: перевели в другой госпиталь. Пусть недалеко, но тосковала я очень сильно по своему коллективу. Иногда убегала в свой госпиталь к Борису, и они с Ухловым кормили меня сгущенным молоком – первым трофеем от штурма Кенигсберга. Иногда Борис заглядывал ко мне в госпиталь, а я всегда стояла у стерильного стола, было даже не отойти. Он, заглянув в палату, спрашивал: «Жива?» - «Да». На этом наша встреча кончалась...

 

Конец войны

Очень хотелось мне увидеть наши знаменитые «Катюши». И вот 15 апреля 1945 года мы уезжаем в Пиллау. Город этот наши еще не взяли, и нам пришлось развертывать госпиталь в поле. Впереди стояли «Катюши». Было темно, а они освещали всю передовую линию фронта своими залпами.

В Пиллау мы въехали в тот район, где у немцев располагался госпиталь. Они оставили своих раненых на носилках, видимо, спешно уходили. А те испуганно смотрели на наши машины, на советских людей и ждали своей участи. Но нам было не до них: мы в срочном порядке обустраивали свой госпиталь. Я попала в ушное отделение, так как этот госпиталь был специализированным. Я еще не успела приготовить палатки, как пришел раненый в форме немецкого солдата, но оказался он русским, которого взяли в плен еще в 1939 году. А сейчас лечится после контузии. Я обрадовалась, предложила ему работать у нас в госпитале и одновременно подлечиться. Конечно, он с радостью согласился. Рассказал, что домой писал, но ответа не получил.

Борису писала в любую свободную минуту, рассказывала все новости, а он отвечал мне подробными письмами о своей жизни, описывал все госпитальные новости. На майские праздники приглашал к себе, но я написала, что раненых у нас очень много, а сестер не хватает. Раненых поступало так много, что готовили новые и новые палаты. Благо, белья здесь было много – видимо, немцы не успели увезти его с собой. Да и куда везти-то? Мы уже наступали по всему фронту, «доколачивали» фашистов.

30 апреля 1945 года я готовила стерильные материалы. Вдруг дверь открывается, входит майор Кондригин и говорит: «Целуйтесь». Смотрю, за ним стоит Борис, приехал к нам на машине, которая шла за продуктами. И вновь встреча наша была короткой, так как уйти с рабочего места я не могла – не было замены, и поэтому я только накормила его. Пока он пил чай, я бегала по палатам и занималась своими делами. Уже поздно вечером пошли устраиваться на ночлег. За столом при коптилках сидели военные и пили за победу.

Война подходила к концу. Но нашей работы не убавлялось, и в эту же ночь нас перевезли в другой госпиталь помогать в перевязочной. Обрабатывали раненых без перерыва. 1 мая за мной приехал Борис и упросил хирурга вернуть меня обратно в Пиллау в свой госпиталь. Именно здесь, рано утром 2 мая, мы услышали радостные крики: «Взяли Берлин! Ура! Победа!» Радости не было предела. Наш госпиталь переехал на старое место и встал рядом с моим родным госпиталем № 479. Теперь мы с Борисом были рядом, в 200 метрах друг от друга. Несколько дней мы отдыхали: занимались уборкой территории, ходили на политзанятия, учились по специальности.

Ночью 8 мая началась страшная пальба: стреляли из танков, автоматов. Было страшно, думали, что началось наступление или ворвались вновь немцы. Но раздались вновь крики, что война кончилась. Победа! 9 мая был очень теплый солнечный день, везде звучала музыка, приезжали артисты.

Борис начал хлопотать о моем переводе обратно в родной госпиталь. Все кончилось благополучно, и вот я со своими вещами вновь стою у шлагбаума родного госпиталя № 469. Постовой (а это был Ухлов) громко крикнул: «Невеста возвращается, принимайте, товарищ капитан!»

Война кончилась, и мы чего-то ждали. Мечтали об отъезде, о доме, о дальнейшей жизни.

В Топиау мы начали работать уже по мирному графику. Борис был начальником поликлиники, я занималась приемом больных. Организовывали всевозможные кабинеты. Многие уже разъехались по домам, и мы получали от них письма с просьбами вернуть их обратно, так как к мирной жизни привыкали очень трудно.

 

Послевоенная жизнь

Новый, 1946 год, встречали в Гросс-Линденау, куда мы переехали после Тапмау. Здесь был госпиталь немецких военнопленных, в котором Борис работал начальником отделения. Лечили и наши врачи, и немецкие. Многие работники госпиталя уже привозили своих жен и детей – мирная жизнь вступала в свои права.

Борису дали отпуск для поездки домой. Он хотел, чтобы я тоже поехала в Кинешму и познакомилась с родней. Я была уже на пятом месяце беременности, ехать не хотелось, но пришлось. Сначала заехали к моим в Москву. Там было все нормально. И вот мы едем в Кинешму, о которой я даже не слышала до знакомства с мужем. Борис сердился и нахваливал свой город. А я по рассказам папы знала, что Ивановская область очень бедная, и здесь много нужды и горя, хотя они войны не видели. Борис волновался, говорил, что у них очень хорошо, а сам забыл, что не жил уже в родном городе несколько лет, и была война, а его родители стали старыми. Я говорила ему, что вряд ли здесь что есть покушать, кроме картофельных лепешек. Борис спорил со мной. И вот он пошел купить что-нибудь перекусить уже на территории своей любимой области и растерянно нес... картофельные лепешки, которые продавали на станциях.

Прожили мы в семье Бориса почти месяц, а потом снова возвратились в Гросс-Линденау. При госпитале открыли клуб, куда немцев водили в кино и на лекции. Но прошло некоторое время, и госпиталь начали расформировывать, отправляя всех по домам. Некоторые устроились работать в Кенигсберге, а у меня подошел срок родов, 19 июня я родила дочку Настю. Меня пришли навестить мои подруги Лена Мальцева и Шура Садчикова. Было очень радостно узнать о многих наших знакомых. Лена работала пионервожатой в школе Кенигсберга, Шура – там же учительницей.

Борис рассказывал, что все готовятся меня встречать: делают вино и варят варенье. Борис купил в комиссионке две бутылки дорогого вина и с нетерпением ждал нашего возвращения, чтобы отпраздновать рождение первого ребенка госпиталя. А немцы, которые лечились у нас и относились очень хорошо к Борису, нашу дочку называли «маленькая фрау доктора Крилофф».

Бориса по-прежнему не демобилизовывали, и он поехал в Ригу за назначением. Получил назначение в Иваново, в парашютно-десантную часть, а я жила в Кинешме у его родителей. Демобилизовали мужа только в марте 1947 года. 28 апреля он принял больницу в Заволжске – стал главным врачом.

***

Вот так закончилась военная жизнь Клавдии Григорьевны Крыловой, о которой она писала в своих дневниках. И еще одну, последнюю запись, предлагаю своим читателям. Клавдия Григорьевна рассказывала о встрече однополчан в Калуге, которая произошла в мае 1981 года, через 36 лет после окончания войны. Надо заметить, что долгие годы она переписывалась со своими военными подругами, которых жизнь разбросала по всей стране.

 

Встреча

К новому 1981 году поздравления стали приходить уже в начале декабря, и в них стали писать друг другу о том, что неплохо бы встретиться. Желали этой встречи все, у каждого в душе жила надежда.

И вот получаю письмо от Шуры Королевой, что встреча наметилась в Калуге, тем более что в мае 1981 года отмечается сорокалетие освобождения Калуги. Она договорилась в горкоме комсомола провести урок мужества в школе им. Циолковского, где во время войны стоял наш госпиталь.

Встреча в Калуге! Неужели всех увижу? Какие все стали через 36 лет? А город? Сразу же вспомнила 1942: мы, три девушки из запасного полка, едем в Калугу – я, Маруся Дианова и скромная Валя Егорова. От вокзала добираемся пешком. Идем, а на обочинах дороги валяется разбитая техника. Патрули проверяют документы, а мы удивлены, почему? Ведь освободили Калугу, какие могут быть немцы? Наш госпиталь расположен в школе. Работали без смены. Очень уставали. Вот об этом я вспомнила, получив приглашение.

Было страшновато, но решила ехать. Купила билет на Москву. Ночь перед отъездом почти не спала, картины прошлых лет всплывали и всплывали в памяти. Всех представляла прежними, но какие они теперь? В вагоне все думала: кто приедет? Узнают ли? Вот в Москве пересаживаюсь на электричку. Заняла место и сижу. Вдруг по перрону в сторону вокзала идет женщина – я узнаю в ней нашего доктора Морус и кричу ей в окно, а потом бросаюсь к выходу. Конечно, она меня не узнала, но по голосу догадалась, что это Клава. Она сказала, что в вагоне сидит доктор Дудченко. Я направляюсь в указанный вагон и вижу: на скамейке сидит женщина и на груди орденские и значок. «Ефросинья Андреевна, вы меня узнаете?» - радости нашей не было конца.

Всю дорогу проболтали. Наш доктор Морус все такая же, только немного поседела. И вот Калуга. Выходим на перрон и смотрим в надежде встретить знакомых. Мне сказали, что где-то здесь Зоя Щебетун. В растерянности стоит солидная дама, но я не могу в ней узнать Зою – та была тоненькая, но все же что-то осталось от прежней Зои. Я догадалась: то же выражение лица, которое словно спрашивает: «Девочки, а как же быть дальше?» Увидела я и Шуру – она сплошное волнение, все ли приедут?

Нас везут по Калуге. Узнать город трудно: разрослась, похорошела.

В медицинском техникуме с нами провели встречу. Шура Королева рассказала о том, как в годы войны наш госпиталь работал в Калуге, и медсестры всегда старались хорошо справиться с любым делом.

Ночевали в общежитии, но не спали всю ночь, вспоминали. 8 мая возлагали цветы к памятнику медсестре. Играет духовой оркестр, у памятника в почетном карауле стоят медики в белых халатах. И над всем этим возвышается фигура фронтовой сестры с сумкой на боку, в пилотке и развевающейся плащ-палатке. Высечены слова: «Нет, не забудет Россия в шуме грядущего дня ту, что на хрупких плечах выносила Родину из-под огня». Со слезами на глазах мы возлагаем цветы. Вспомнилась Калуга 1942 года, когда медики работали не покладая рук. Но, несмотря на это, мы учились и медицине, и военному делу. Чтобы раненые и все медики получали хорошее питание, сами заготавливали грибы, солили их и давали к столу раненым. И концерты своими силами успевали ставить. А теперь через десятилетия мы стоим на площади и отмечаем День победы. Вот в школе нам показали стенд с фотографиями нашего госпиталя. Смотрю на снимки, а перед глазами опять картины войны.

Вечером мы вновь собрались в общежитии. Воспоминаний уйма: смеемся, плачем, не замечая ни времени, ни окружающих. 9 мая мы должны идти на площадь Победы. И вот мы в колонне демонстрантов. Идут медики Калуги, ветераны войны. Я шагаю бодро, а у Зины ноги уже устали. Погода точно для такого дня - очень хорошая. Мы шли по Калуге и любовались ее красотами. После парада фотографировались.

Расставаться было очень трудно: все плачут. Поезд тронулся, а по перрону со стороны вокзала бежит Шура и радостно протягивает нам в окно фотографии. Успела! Три часа до Москвы в электричке разговариваем не замолкая.

Память о встрече в Калуге останется на всю оставшуюся жизнь. Как приехала, сразу же написала письма всем, кто не был на встрече. А встреча действительно незабываема: четыре дня мы были «девчонками», забыв совсем, что уже бабушки. Но мы смотрели друг на друга и видели девчонок в белых халатах, как когда-то в госпитале...

***

Вот так благодаря воспоминаниям ветерана Великой Отечественной войны К.Г. Крыловой мы вернулись в те далекие военные годы, когда не только мужчины, но и хрупкие девушки защищали Родину. Кто-то шел в бой, а другие, как наша героиня, спасали тысячи жизней раненым солдатам, стояли за хирургическим столом...

Клавдия Григорьевна ушла из жизни в апреле 2010 года.

В феврале 2015 года я встретилась с ее дочерью Татьяной Борисовной Троицкой. Она бережно сохранила фотографии родителей, в том числе и военные. Она, кстати, продолжила их дело и посвятила свою жизнь медицине. Татьяна Борисовна сказала, что ее мама имела несколько наград: медаль «За боевые заслуги», медаль «За взятие Кенигсберга», орден Отечественной войны.

 

 

Н. Петриченко